[glamrockdiva]

23.08.2013 в 23:30

Пишет  lisunya:

Это уже диагноз
Название: Это уже диагноз
Автор: lisunya
Бета: по-прежнему нету
Пейринг: Дерек Хейл/Стайлз Стилински и еще парочка в «приемные часы» заглядывает
Рейтинг: R
Жанр: ангст, hurt/comfort, юмор (что правда мой, специфический)
Размер: миди (34 стр. или ≈18,5 тыс. слов)
Статус: закончен
Саммари: Дереку Хейлу нужно поставить диагноз Стайлзу Стилински. Думаете, это легко?

– Да ладно тебе, чувак, ты загибаешь.
– Да Стайлз, я те точно говорю: этот Питер, с ним определенно не всё так просто. Взять хотя бы то, что он предпочитает работать в ночную смену. Даже моя мать не любит работать в ночную смену, а у нее больше 10 лет медсестринского стажа. А этот Питер, он даже не врач… Ну, то есть он чё-то типа пластического хирурга, но счаз-то он работает главврачом. А ни один «главный» – будь он даже главным по парковке – не будет работать сверхурочно! Я это по собственному отцу знаю!
– Извини, бро, но гол не засчитан: мой же работает.
– Питер – не твой отец! Говорю тебе, он чего-то темнит. Лыбится без причины, сидит на своей протеиновой диете, ненавидит синий цвет, от него странно пахнет…
– А еще он спит с твоей мамой.
– И это тоже!
– Чувак, как для мамы твоя мама очень даже ничего.
– Стайлз! Мы говорим о моей маме! Ма-ме! Я тебе не Стифлер какой-нибудь.
– Скотт, я просто к тому, что твоя мама… Она ведь еще не старая… И вообще… Вот мой отец после маминой смерти, он на других женщин даже не смотрит, говорит, это было бы предательством. Но с твоими предками, там же совсем другая история. Ты ведь и сам не считаешь, что твоя ма обязана хранить верность твоему отцу, ведь правда? А Питер… Ну, это не худший вариант… Наверное…
– Да ты бредишь, Стайлз Стилински. Просто бредишь, слышишь? И Питер Хейл для моей мамы – это вообще не вариант. Пусть с ним твоя Лидия встречается.
– Она несовершеннолетняя, его посадят.
– Ох если бы!
Стайлз тяжко вздыхает и сползает с кровати. Решительно дернув Скотта за плечо, он прерывает бессмысленные метания друга по своей комнате.
– Серьезно, Скотт, помимо его парфюма, что конкретно тебя в нем выбешивает?
– Ну, много всего. Но фиговей всего, когда он этак приторно улыбается и называет меня «малыш».
Стайлз встряхивает головой и вскидывает руки, признавая поражение.
– Ну хорошо, за это его точно стоит убить. Я стащу у отца пистолет и наручники, а ты у Дитона ружье с тем снотворным, для животных. Подстережем этого Хейла на стоянке возле его больницы и… И на полгода под домашний арест. Потому что мне отец вовек не простит своего табельного оружия, а тебе мать – свою загубленную личную жизнь. Которая у нее только-только начала налаживаться. Нет, Скотт, она ничего нам не скажет. Я ж знаю миссис Маккол. Она будет просто на нас смотреть. И нам будет стыдно-стыдно-стыдно! От этого взгляда мы сами захотим удавиться. И тогда этому Питеру-доктору-чтоб-его-Хейлу придется делать нам искусственное дыхание. Рот в рот!
– Фу, чувак! Это было жестоко! Хуже, чем фраза про симпатичность моей мамы!
– Скотт, я просто хочу, чтоб ты пришел в себя. И ушел от меня. Потому что мне еще уроки делать. Потому что Харрис после моего недавнего «подвига» задал мне индивидуальное сочинение, и я как подумаю о нем, так жить не хочется.
– Верю, у тебя даже глаз дергается.
– И поджилки тря…
Закончить Стайлз не успевает: какая-то неведомая сила подхватывает его как ураган из страны Оз и со всей своей волшебной силы грохает об пол. Глухой стук, с которым его голова соприкасается с полом, – это последнее, что он запоминает. Как Скотт испуганно зовет его отца, попутно пытаясь набрать на мобильнике свою маму, Стайлз уже не слышит.

***
– Дерек, родной мой, вот ты где.
Вот черт! А ведь спасение было так близко: до заветной двери с чудной надписью «Выход» оставалось каких-то пару метров. Иногда Дереку начинало казаться, что у дядюшки просто какой-то нечеловеческий нюх на нужных ему людей. И улизнуть от вышедшего на «охоту» Питера удавалось крайне редко. Просто до обидного редко.
– Дядя.
– Как хорошо, что ты помнишь, что у тебя еще есть семья.
Можно подумать, что кто-то в американском медицинском сообществе позволит ему об этом забыть! Да в США нет ни одного штата, в котором бы не нашлось врача, считающего будто Дерек получил должность главы отдела диагностики Бейкон-Хиллс-Хоспитал по протекции успешного родственничка, а не за личные достижения. И Дерек уже замахался убеждать всех в обратном. В принципе, ну и черт с ним, с американским медицинским сообществом. У доктора Дерека Хейла есть команда, которая ему верит. Верит ему и в него. А остальные могут смело гулять лесом. Всё равно волков в Калифорнии уже лет 60 не видали.
Питера слухи о внедряемой им во вверенной ему больнице политике фаворитизма тоже не особенно волнуют. И пусть недруги сколько угодно болтают, что у бывшего пластического хирурга недостаточно квалификации для должности главного врача ведущей больницы штата, потому-то он, мол, и пытается расставить на ключевые посты преданных человечков, чтоб они прикрывали ему тылы – Питеру плевать. Потому что, во-первых, не пытается – а уже давно расставил. А, во-вторых, пусть себе болтают, на деле последнее слово всё равно всегда остается за ним. И пока доходы больницы растут, администрации плевать, кого он там и на какие должности ставит.
Их больница одна из лучших на всем западном побережье – во многом именно благодаря их диагностическому отделению. И его придурочному племяннику. Который слишком много рефлектирует и комплексует по поводу того, кто и что сказал, вместо того, чтоб заниматься делом и прославлять их род. Ну, на худой конец продолжить его. Плевать, что он гей, для чего-то же люди придумали искусственное осеменение и суррогатных матерей. Питеру после ожогов, полученных во время пожара, в котором они с Дереком и Лорой потеряли всю остальную семью, радость отцовства уже не светит. У него и до пожара были проблемы по этой части, а уж теперь-то… И глядя на сына своей любовницы он этому втайне даже радуется… ну так, чуть-чуть. Лора связалась с этими сумасшедшими защитниками животных и, спасая волков, умудрилась простудить себе придатки. Ей их теперь лечить и лечить. И еще вопрос поможет ли ей то лечение. Так что как ни крути, а Дерек крайний. Ему и карты в… ну да, в руки, по-другому ж его сперме с женской яйцеклеткой, увы, не встретиться. Разве что выпьет и перепутает малость (нынешние девицы любят короткие стрижки да и плоскогрудых среди них полно), но на пьяное зачатие Питер – как врач – категорически не согласен. Лучше уж искусственное осеменение. Но сначала…
– У меня к тебе дело.
– А у меня закончилась смена.
– Дерек, Дерек, – Питер укоризненно качает головой. – Мы ведь врачи, спасатели человеческих жизней. Нельзя спасать жизни исключительно по расписанию.
Дерек стискивает зубы, не позволяя раздраженному вздоху вырваться из горла, и наконец поворачивается к дяде. Опыт общения с родственником подсказывает ему, что разговор будет долгим. И, наверное, неприятным. С Питером почему-то всегда так. Если верить народной мудрости, то в этом не только дядина, но и его вина. Но Дерек и так винит себя слишком во многом, винить еще и в этом он просто отказывается. Поэтому просто стискивает зубы и готовится огрызаться. Вряд ли, конечно, это что-то даст, но он ведь Хейл, а в его роду не привыкли сдаваться без боя. Жаль только, что Питер тоже из хейловского рода.
– Держи.
– Что это?
– Медицинскую карту не узнаешь? О, Дерек, как же так? Но докторский халат от медсестринского ты еще отличаешь?
– О да, один такой халат как раз был на медсестре из приемного покоя, вместе с которой я спускался сюда на лифте, мы мило поболтали, и если бы в больницу поступил кто-то в крайне тяжелом состоянии или еще какой-нибудь «интересный случай», уж мне бы она сказала, раз уж это мой профиль. Но раз такие к нам не поступали, то мой докторский халат может спокойно повисеть себе в шкафчике до следующей смены. А я могу отдохнуть. Могу ведь?
– Можешь, конечно.
Дерек разворачивается и устремляется к заветной двери. Чтобы замереть на пороге. Питер молчит. Но не уходит. И молчит. Остановить не пытается даже укоризненным вздохом. Но ведь как молчит, сволочь!
– Ладно, в чем подвох? – Дерек возвращается и буквально вырывает из дядиных рук бледно-желтую папку. – Стилински? Знакомая фамилия.
– Наш шериф. Это его сын. Единственный.
– Ты просрочил штраф за неправильную парковку?
– Я встречаюсь с матерью его лучшего друга. Ну, ты в курсе. А вот какой ее сынок, Скотти, – гаденыш, ты, уверен, и не догадываешься. Так и норовит вставить мне палки в колеса. Слышал бы ты как раздражающе он сопит под дверью нашей спальни, вуйарист малолетний! Под такой аккомпанемент даже у подводника, сошедшего в свою первую увольнительную, не встал бы. Таскается везде за нами хвостиком, волчонок недобитый. Умудрился поцарапать мне машину своим великом, типа случайно. А недавно вообще добавил сахар в мой салат из отварной моркови. А у меня диета! Мне сахара нельзя!
– И ты хочешь ему отомстить, жестоко замордовав его лучшего друга клизмами и уколами?
– Наоборот. Я хочу, чтоб ты его спас. И я мог бы в красках и лицах описать Скотту, ценой каких неимоверных усилий мы с тобой буквально вытащили его лучшего друга с того света. И за это он нам по гроб жизни – своей – обязан.
– А выразить свою благодарность он может, перестав сопеть у вас с Мелиссой под дверью?
– Это как минимум. И никакого сахара. И чтоб в колледж поступал где-нибудь в другом городе. А еще лучше – штате. Европа – так вообще идеальный вариант.
Пару секунд Дерек пытается взглядом донести до дяди, что он думает о его «гениальном» плане – но в ответ получает лишь безмятежную улыбку, олицетворяющую непоколебимую уверенность в своей истинной правоте. Позволив себе всё же раздраженный вздох (больше похожий на рык), Дерек утыкается в историю болезни.
– Ты должно быть шутишь, да? Обморок? Обыкновеннейший обморок? Ты это серьезно? Вот от этого я должен его спасать? «Ценой неимоверных усилий»?! Мой пятничный трах накрывается медным тазом, потому что у какого-то 16-летнего пацана эмоциональное перенапряжение, переутомление или недосыпание?
– Дерек, драгоценный ты мой… и я сейчас это в буквальном смысле: ты же не забыл какое финансирование я умудрился выбить твоему отделу? Боюсь, ты кое-чего не учитываешь в этой ситуации. Например, того, что мое терпение на исходе. И я не только наш разговор имею в виду. По вине Скотта у нас с Мелиссой уже две недели секса не было. Еще чуть-чуть – и я сорвусь на маленького гаденыша. А Мелисса – как всякая нормальная мать – вынуждена будет встать на его сторону. И наша совместная жизнь закончится, так толком и не начавшись. Улавливаешь, нет? Я имею в виду: мне придется съехать от нее. А договор аренды на свою бывшую квартиру я уже разорвал. То есть мне придется пожить у тебя. Правда, у тебя нет гостевой спальни. Но это не беда. Кровать-то у тебя двуспальная? Во всяком случае в качестве подарка на новоселье ты мне именно двуспальный матрас заказывал. Вот и поспим с тобой на одной кровати. Сольемся в сонных объятиях, как альфа и омега. И по пятницам, и по субботам, и во все дни недели. Причем не одну неделю, а этак пару месяцев. Хорошую квартиру сейчас ведь трудно найти, согласись. Ну так как: спасаем юного Стайлза или идешь трахаться? Напоследок.

После дядиного ухода Дерек еще пару минут стоит посреди коридора, тупо пялясь в медкарту. Мозг категорически отказывается воспринимать информацию. А сам Дерек отказывается еще и сегодня оставаться без траха.
«Две недели без секса, тоже мне! Ох, Питер, мне бы твои проблемы. Я вот второй месяц только с работой и трахаюсь. Ну, и с теми полудурками, что я по собственной дурости набрал себе в команду. Хотя Айзек и ничего так… Черт, нет! Никаких романов на работе! И вообще – просто нет. Мне только его семейных проблем для полного счастья не хватает, можно подумать, своих мало. Так или иначе, хрен тебе, Питер. Вот просто, х-р-е-н тебе. Если уж ты заговорил об альфах, то единственный и неповторимый альфа тут я. И, в конце концов, я альфа со стаей. Должно же это делать меня сильнее? Давать хоть какие-нибудь преимущества?»
– Алло, Бойд? Выходные отменяются. Чтоб все трое были в моем кабинете через полчаса. Возьмете там со стола медкарту на С.Стилински, проведете ему за эти выходные полную диагностику. За ближайшие два дня вы должны знать о его физиологическом состоянии ВСЁ. Каждую пластиночку перхоти на учет чтоб поставили. А я в понедельник вернусь и проверю.

Начинать рабочую неделю со встречи с непосредственным начальником – это плохая примета. Ну, говорят, удачи не будет. А если начальник еще и приходится родным дядей – тут поневоле станешь суеверным. Ведь надо знать его дядю. Так что, как правило, Дерек старался таких встреч избегать. Да еще на голодный желудок. Но куда ж тут сбежишь, если предусмотрительный дядюшка поджидает прямо в подземном гараже аккурат возле места парковки?
У Дерека, правда, мелькнула мысль задавить дядю на фиг, чтоб не мучил племянника, но хитрый Питер притаился за колонной, и Дерек заметил его уже после того, как скинул скорость, чтобы загнать свою «зверюгу» в парковочное «стойло». Так что пришлось смириться с тем, что на такой скорости задавить на смерть не получится, а калечить не резон: всё равно откачают, у них же одна из лучших больниц на западном побережье, а дядя после этакого фортеля только злее будет.
А он и так уже зол достаточно, это и слепому дураку ясно. Ни слепым, ни дураком Дерек себя не считал, хоть и косил под них периодически. Особенно в общении с родственниками. Впрочем, родня в долгу не оставалась. В роду Хейлов в долгу вообще быть никто не любил. А когда о возможных долгах напоминали – тем более.
– Я дал тебе всё. Всё, что у тебя сейчас есть…
– Жизнь мне дали папа с мамой. Имя было дедушкиной идеей. Вот эту машину…
– Заткнись, Дерек. Потому что если ты не заткнешься сейчас – у тебя как минимум до вечера заткнуться больше не получится. – Питер демонстративно вытаскивает из нагрудного кармашка свой мобильный. – Еще одно слово мне поперек – и я набираю Лору и говорю ей, как ужасно ее брат по ней соскучился. Что ж это она не звонит ему так долго? Он же тут весь извелся. Ни черта работать из-за этого не может! Ты ведь из-за этого ни черта не работал все выходные? И ее сестринский долг…
– Ладно, я понял, – обреченно вздыхает Дерек.
– Заодно тебе придется понять все тонкости проекта, над которым она сейчас работает. Потому что мы, Дерек, все мы, Хейлы, очень любим милых пушистых животных, ведь правда, Дерек?
– Слушай, не перегибай. А то ж с нее станется в порыве вины и родственных чувств приехать в гости. Вместе со своими милыми пушистыми животными. И будет как в тот раз, когда мы ее серпоклюва буквально в метре от операционной заловили. Эта пташка мне тогда чуть глаз не выклевала. А Лора чуть второго не лишила, когда я этой дряни случайно крыло сломал. И не надо делать вид, что решение перекрасить стены в розовый цвет – «чтоб любую лорину заразу на их фоне сразу видно было», – передразнивает он дядюшку, – так вот, не делай вид, что «розовое решение» далось тебе легко.
– Значит, не доводи меня до новых аналогичных решений!
Дерек скрещивает руки на груди, голос его так и сочится ехидством (что поделать, если ехидства в нем так много, что внутри оно просто не держится?):
– Судя по твоему настроению мои «волчата» ни черта не нашли. Можешь, не отвечать, это был не вопрос. Что они ни черта не найдут – за это я тебе отвечал еще два дня назад. Но ты решил, что наше дорогостоящее оборудование не должно простаивать даром. Ладно, я пошел тебе навстречу. Знакомая папочка, – Дерек кивает на историю болезни, которую Питер прижимает к себе, будто самка спасенного из охотничьих лап детеныша. – Она, кстати, стала заметно толще. Это ведь анализы, да? Все, что мои интерны смогли придумать. А у них богатая фантазия, между прочим. Уж я-то знаю, я их за фантазию и держу, не за знания же! Знаний им пока не хватает, но с фантазией всё в порядке. И со С. Стилински, судя по твоей перекошенной морде, всё окей.
– А вот с моей личной жизнью – нет! Потому что Скотт, успокоенный твоими придурками, преспокойно проторчал все выходные дома. Преимущественно под нашей с Мелиссой дверью. И это вместо того, чтобы дрожа от страха трепетно держать лучшего друга за руку, пока ему… ему… – Питер судорожно роется в истории болезни. – Что ж ему еще не делали-то? Черт, и вправду, хорошая фантазия…
Фирменная ехидная ухмылочка расползается по дерековому лицу сама собой. Он бы еще и насвистывать начал, но с мстительного дядюшки еще и вправду станет позвонить Лоре. Ладно, Дерек добрый, он…
– А, вот! Биопсию ему еще не делали!
Он офонарел.
– Что-что ему сделать? Ты вправду предлагаешь мне диагностировать ему рак? На основании обморока?
– Ну, диагностировали же твои «волчата» мистеру Харрису волчанку? На основании головной боли. И даже начали лечить его мигрень блокаторами ФНО-α. Хорошо, что не долечили. До гроба. – Дерек беззвучно чертыхается сквозь зубы, отворачиваясь, и засовывает стиснутые кулаки в карманы. – Да-да, племянничек, я в курсе откуда у твоей команды взялась эта милая кличка – «волчата». Это всё-таки моя территория, большой хмурый волк Дерек. Я тут альфа. И знать как именно пакостят в свободное от моего присмотра время мои беты – это моя работа. Также как и вытаскивать их хвосты из всяких «капканов». Если бы Харрис тогда подал на тебя в суд за неправильный диагноз – на тебя, а не на твоих интернов, ты же это понимаешь, не так ли? – ты мог бы лишиться лицензии. Или до конца своих дней стать милым сельским доктором. Вроде старины Дитона. Который со всей своей гениальностью вынужден теперь лечить инфлюэнцу у бабушек и флюсы у подростков. Пока ты прикалывался над своими «волчатами», в остроумии там изгалялся – я уламывал Харриса замять это дело и практиковался в дипломатии. И лучше тебе не знать, как именно мне удалось заставить его заткнуться. И уж тем более об этом не стоит знать Мелиссе. Она милая женщина, конечно, но немного консервативна в постели… Хм. Ладно, проехали.
Питер смущенно передергивает плечами. Мнется пару минут. И первым протягивает «оливковую ветвь»:
– Дерек, я знаю, что порой кажусь тебе циничным ублюдком. И иногда я сам даю тебе повод считать, что пошел в медицину только из любви к хорошеньким медсестрам… Но нет, я не пытаюсь сейчас сыграть на твоем чувстве вины или стребовать с тебя родственный долг по векселю. Просто подыграй мне немного. Чуть-чуть. Зайти к Стайлзу лично. Нахмурься, пока читаешь его карту. Ну, как ты это умеешь. Помолчи многозначительно. И намекни его отцу, что Стайлзу будет полезно, если его после школы проведают друзья. Посидят у него хоть часок. А не сразу помчатся домой. К нам под дверь! А к среде мы его, так уж и быть, выпишем. Ну что ж теперь, если всё в порядке…

Иногда Дерек спрашивает себя: почему дядя? Почему в том до обидного – до смерти обидного – дурацком пожаре не спасся кто-то другой? Ведь такой же огромный был выбор. И даже если не мама с папой… Даже если не тетя Джоди… Господи, ну ведь были же еще малыш Марк и крошка Сейди. И дедушка Томас. И мамин младший кузен Джейк, приехавший представить клану свою молодую жену. Дерек так и не запомнил, как ее звали… Подсознательно он и не хочет этого помнить. Если груз вины итак не подъемен, к чему добавлять еще одну сизифову гирю на эту чашу весов?
Да, Дерек чувствует вину. Отец ведь именно его просил заехать в жилищную контору по пути со школы и вызвать электрика. А он торопился на свидание, ему было не по пути. Он решил: подождет. Он решил: ерунда. Он решил, что это неважно. Когда тебе семнадцать лет и джинсы распирает от гормонов – для тебя на этом свете есть дела поважней дурацких правил противопожарной безопасности. Какое вообще отношение имеют правила с выцветших плакатов в школе к реальной современной – твоей – жизни? Да они ж еще для твоего деда писались! Сто лет назад. А свидание у тебя сегодня. Эти плакаты здесь который год висят и еще столько же трещины в штукатурке прикрывать собой будут. Значит, ничего страшного, если электрик заглянет к ним не в пятницу вечером, а в понедельник после обеда. Дерек заглянет в контору перед уроками. Ничего страшного не случится. Если бы дело реально было так серьезно – отец бы заехал сам. Или попросил бы Питера. И, кажись, мама собиралась сегодня в город за какими-то специями для воскресного барбекю… Точно, она наверняка заедет в контору. Вот железобетонно. Просто она забыла сказать об этом отцу, вот тот и попросил Дерека. И Дерек заедет. В понедельник. Если никто не вызовет электрика раньше.
Когда тебе семнадцать лет – безопасность семьи не кажется приоритетом. Потому что в семнадцать чувствуешь себя бессмертным. И всех окружающих, соответственно, тоже считаешь такими же. Ну, кроме разве что докучливой физички, вот ее-то – если во Вселенной есть хоть квантовая частица справедливости – точно переедет дальнобойщик, стоит ей только выйти на проезжую часть.
Когда тебе семнадцать лет – ты больше беспокоишься о том, чтобы не наступить в какую-нибудь дрянь своими новыми «найкс», чем о какой-то гипотетической херне, которая только может – причем совсем не факт – случиться, если ты не будешь «хорошим мальчиком». Быть «хорошим мальчиком» – скучно. Бояться из-за каждого «может быть» – не круто. Отменять свидание, на котором тебе наконец-то обещали «дать», по какой бы ни было причине – это полный отстой.
Терять почти всю семью в семнадцать… Для этого нет слов. Для этого даже ощущений нет. Чувства, эмоции – всё это приходит потом. С осознанием. Когда бредешь по кладбищенской грязи, наплевательски загребая прелую листву новыми «найкс», последним подарком отца. И мысли, что «уже не девственник» – почему-то не греют как раньше. И ты готов быть «хорошим мальчиком»… черт, да ты даже готов быть «хорошей девочкой» – если бы это вернуло… хоть что-то. Хоть что-то из того, что уже никогда не вернется.
Тебе семнадцать. Еще вчера ты был бессмертным крутым «уже мужиком». А сегодня ты смертный сирота в размокших ботах. В дурацком черном костюме, который одолжил кто-то из школьных друзей. И, наверно, его надо вернуть… Только ты не помнишь кому.
И больше нет ни папы. Ни мамы. Нет тети Джоди. И малыша Марка с крошкой Сейди. И старого ворчуна деда Томаса. Нет больше маминого младшего кузена Джейка, приехавшего представить клану свою молодую жену. Господи, ну как же всё-таки ее звали?
Остались только Лора и Питер. «Жадина-говядина» Лора. И «занудный выпендрежник» Питер. И больше никого. Даже тебя самого на самом деле больше не осталось…
И иногда ты спрашиваешь себя: почему именно они?
Почему Лора, которая до сих пор после каждого неудачного свидания заявляет, что порежет себе вены? Которая после пожара кинулась спасать всех подряд, постоянно рискуя собою? Ни капли не ценя оставленную ей жизнь… Без тени сомнения ложилась под строительные краны, протестуя против сноса старого парка. Без прививок кидалась в Африку спасать шимпанзе. Или бабуинов, Дерек никогда не был силен в зоологии. Потом спасала серпоклювов чуть ли не ценой обоих глаз своего единственного брата. А потом ценой собственных обморожений спасала в Йеллоустоне волков. Помимо обморожений еще были сломанная лодыжка, столбняк, вывихнутое запястье, Пятнистая лихорадка Скалистых гор, семь видов аллергии и еще туева куча всевозможных растяжений и прочих неприятных с точки зрения здоровья «мелочей». То есть мелочами их называла сама Лора, а вот Дерек как врач, узнавая об очередной «случайной неприятности», каждый раз с замиранием сердца высчитывал вероятность летального исхода и думал: чего ради? Зачем рисковать так глупо? Зачем опять и опять подставляться стерве-судьбе под удар? Зачем сестра не ценит оставленную жизнь? И, может, тогда лучше было бы, если б кто-то другой… Но Лора – это всё-таки Лора. Своя, родная. Поэтому гораздо чаще возникал вопрос…
А почему Питер? Ну вот почему? Порою Дереку казалось, что тот и сам не рад. Может, отец и его просил заехать к электрику? А, может, дядя считал, что спасенная жизнь – недостаточная компенсация за необходимость присматривать за «безмозглыми щенками» брата. Он ведь с детьми-то ладить никогда не умел. Не только со Скоттом. И Дерек, и Лора, и Марк с Сейди – никто из них не горел любовью к «доброму дядюшке». Питер был скучный. Играться не умел. Вину за разбитую вазу на себя никогда не брал. Еще и сам мог подзатыльник отвесить, когда уговоры не помогали. А его уговоры никогда не помогали: серо-зеленые бумажки, которые он предлагал поначалу для «самолетиков» были маловаты, разрисовывать изображенных на них дядечек было скучно, а к тому времени, как племянники осознали всю пользу предлагаемых дядей «франклинов» – Питер вдруг вздумал перейти на тупые конфеты. Он всё делал невпопад. Не так. Неловко. Странно и не смешно. Его «коза» была жуткой. Сказки – скучными. Он сам – стоило ему остаться с племянниками наедине хоть на пару минут – испуганным и неуклюжим. За всю свою жизнь он так и не научился этому жизнеутверждающему искусству – влюблять в себя детвору. Пока была жива семья – такого умения от него и не требовали. Ограждали даже, всеми возможными способами. Ведь наш Питер «не может», «у него никогда не будет своих…», «ах, боже мой, каково же ему, бедолаге, даже смотреть на племянников!». Потом «племянники» стали пусть и «приемными», но «детьми» – но учиться уже было поздно. И когда Лора тащила дядюшку к своему гинекологу, потому что ей казалось, что тот «чего-то точно не договаривает», или когда Питера среди ночи вызывали в участок, хоть племянник и «ну совсем не виноват» – в такие моменты Дереку даже казалось, что дядя и сам не прочь махнуться с покойным братом местами.
Поэтому иногда – так часто, как только его совесть ему позволяет – Дерек спрашивает себя: почему дядя?
Но гораздо чаще он спрашивает себя: почему, черт побери, спасся он сам?!

Дерек вертит историю болезни Стилински по пути в ординаторскую, из последних сил борясь с желанием выбросить ее к черту в ближайшую урну. Но одна урна сменяется другой, а он по-прежнему сминает дурацкую папку в руках.
Дерек не любит, когда им манипулируют. Демонстративно показывает это каждым своим поступком. Доказывая свою самостоятельность на деле. И постоянно твердит, что между ним и дядюшкой тоже особой любви нету. Демонстрируя свою нелюбовь на словах. На словах он много чего нелицеприятного говорит о дяде. Взять, к примеру, слух о том, что Питер пошел в медицину только из любви к хорошеньким медсестрам – уже давно перешедший в их больнице из категории «досужих сплетен» в категорию «пикантных баек» – это ведь он его запустил. Питер его тогда заставил вместо «прелюбопытного случая» лечить банальные боли в животе у местного сенатора. Вот Дерек и вспылил малость. Правда, потом оказалось, что у сенатора острая перемежающаяся порфирия, и Дерек малость успокоился, но слух уже вовсю гулял по больнице, и легче было остановить эпидемию ЕСНО-вируса, чем пару слов, сказанных в запале Дженнифер, их главной медсестре (а по совместительству – и главной сплетнице больницы). Впрочем, после этой истории Дженнифер заодно стала и главной поклонницей Питера, преданно стучащей ему на всех и вся (на «шкодливого племянника» в первую очередь), так что Дерек, считай, сам себя наказал.
Так или иначе, Дерек постоянно твердит, что не любит дядю. Питер ему тоже много чего нелестного в ответ наговаривает.
Но это только слова.
На деле – у Дерека никого не осталось, кроме Лоры и Питера. И пусть тот «зануда» и «выпендрежник», и пусть считает Дерека «безмозглым щенком» (за что так и хочется показать дяде зубы), пусть родитель из него, как из младшего Хейла бабник… Но он ведь всегда приезжал за ним в участок. Ездил вместо него к гинекологу Лоры. Выслушивал все истории сестры про ее милых зверушек, когда Дерек был занят со своими медицинскими курсовыми или просто не в настроении с энтузиазмом угукать на каждый сестринский «ох» и «ах» по поводу ее очередного проекта. Выбивал ему финансирование. И даже подарил футболку с радугой после того, как племянник окончательно перешел на парней. Футболка, конечно, была дрянь дрянью, еще и маловата, но если рассматривать ее не как кусок дурацкой ткани за пятнадцать баксов за ярд, а как… попытку поддержать, что ли… продемонстрировать, что принимаешь племянника таким, какой он есть… доказательство, что ты его всё равно… любишь… Способ, конечно, так себе. Неловкий и неуклюжий, как и всё, что Питер пытается сделать от души (может, и хорошо, что он не пытается наладить отношения с мелиссовым щенком, невольно думает Дерек, интриги у дяди и впрямь получаются лучше, естественней что ли). Но таких вот «футболок» в их с Дереком общении было до фига и с хвостиком. А это что-то да значит, ведь правда? Просто обязано что-то да значить.
Питер не умеет говорить прямо, он только показывает.
У Дерека с вербальным общением тоже проблемы. Поэтому он тащится в палату к Стилински молча.

– Ох, блин! Тут что, где-то рядом бегает Фокусник? А ты типа мой Доктор Секси? И я ночью каким-то охрененным способом умудрился переместиться в Сиэтл Мерси Хоспитал? (прим. авт.: аллюзия на 8-ю серию 5-го сезона «Сверхъестественного» – «Переключая каналы»).
Дерек невольно замирает на пороге палаты. Делает вдох – как перед прыжком в бассейн – и только потом подымает глаза.
Так вот ты какой, С. Стилински.
Ну, могло быть и хуже. Например, вместо кусочков пережевываемого в этот момент сэндвича он мог плеваться на Дерека кусочками спаржи, которую так любят подавать на обед пациентам местные повара. А Дерек с детства терпеть не может спаржу.
Впрочем, болтливых ботанов он тоже еще со школы не жалует. А у С. Стилински на лбу написано, что он ботан. Дерек вообще считает, что это на генном уровне у некоторых заложено. Этакий генетический дефект. Который в данном случае идет в комплекте со словесным недержанием. Стилински умудряется болтать прям во время приема пищи. Причем он сейчас не только сэндвич жадно пожирает – но и самого Дерека прям-таки облизывает глазами.
Дерек на секунду прикрывает глаза, напоминая себе, что он же профессионал. Взрослый человек, в конце концов. Времена, когда он засовывал ботанам живых лягушек за пазуху, давно позади. Теперь вместо этого он выписывает им какие-нибудь болезненные уколы. Например, витаминов группы В. Очень для здоровья полезны. И для дерековых нервов заодно.
Не вовремя проснувшаяся совесть укоризненно грозит Дереку пальчиком, мол, ну и чем же ты после этого лучше дядюшки? Один – левый диагноз поставить предлагает (пусть и временно), а другой – так вообще левое лечение назначить норовит. Яблоко и яблоня, иначе не скажешь. Да и чем тебе парень не угодил? Милый мальчик. Сразу видно – отличник. Наверняка влюблен в королеву школы, неприступную и всю из себя такую гордую. Строит планы по ее завоеванию и мечтает, чтоб она с ним хотя бы здоровалась при встрече. Отсюда, кстати, и пунктик на чужой сексуальности, своей-то нет и в помине. А у тебя, Дерек, просто хронический недотрах в запущенной форме: ты уже просто на слово «секс» реагируешь неадекватно.
Неимоверным усилием воли Хейл умудряется подавить тяжкий вздох, так и норовящий вырваться из груди. В итоге наружу вздох вырывается в виде рыкающего хмыканья.
Дерек раздраженно швыряет историю болезни на кушетку для гостей, всё равно все анализы отрицательные, толку с них.
Доктор Хейл ненавидит отсутствие симптомов. Хороших таких симптомов, запутанных и разных. Противоречивых – но в итоге складывающихся в идеальную мозаику. В детстве он больше всего любил калейдоскоп. Всё время меняющийся, как, скажем, течение болезни. Если есть симптомы – значит, есть поле деятельности. Поле, на котором Дерек капитан и чемпион. Симптомы – не просто его работа, хлеб с икрою. Это источник его вдохновения. Постоянный вызов. Который он принимает, чтобы победить. Потому что каждый верно определенный диагноз – это ответ на его собственный вопрос «почему именно он спасся в том пожаре».
Чтобы еще один человек спасся благодаря его лечению.
Поэтому Дерек так любит симптомы.
И терпеть не может их отсутствие. Отсутствие симптомов означает, что придется иметь дело непосредственно с источником заразы. С пациентом. Дерек обожает запутанные симптомы и правильные диагнозы – но он терпеть не может придурков, которые из страха, из лени или по неосторожности умудряются эти симптомы запустить до такой степени, что поставить правильный диагноз становится сложнее, чем пройти лабиринт Минотавра.
Но так уж и быть, он потерпит.
– Сожалею, мистер Стилински, но вы по-прежнему в Бейкон-Хиллс-Хоспитал. И меня зовут доктор Хейл, я диагност. А фокусы, это не ко мне.
Пацан нервно хихикает:
– Это прозвучало как «я очень крут, чувак, и круче только яйца». Но ты, наверно, просто имел в виду, что я в надежных руках и чтоб я не волновался, да?
– Я просто хотел, чтоб ты заткнулся.
– Но я люблю поболтать. Если я долго молчу, я делаюсь больной. То есть я понимаю, что в больнице типа все пациенты должны быть больными, одни чуть больше, другие чуть меньше…
– Стилински, захлопнись.
– Меня зовут Стайлз.
– Я не собираюсь никуда тебя звать. Просто полежи пару минут… молча… пока я тебя осмотрю.
– Эй-ей-ей! Потише, приятель! А, может, я не разрешаю лапать себя незнакомцам. Вот если ты скажешь, как тебя зовут, мы немного поболтаем…
– Или я залеплю тебе рот пластырем…
– Или можешь угостить меня горячим шоколадом. Зеленый чай, который мне принесли на обед, – просто отстой.
Дерек глубоко вдыхает и задерживает дыхание, мысленно повторяя про себя десять раз «ты взрослый врач», «ты взрослый врач», «ты взрослый врач»… Хорошая мантра. И намного короче, чем «ты лучший врач этого штата, настоящий профессионал и просто взрослый человек». Дерек любил короткие мантры. Потому что по своей натуре он нетерпеливый человек и сам это отлично осознает. Пожалуй, из него вышел бы очень, очень… порывистый… альфа стаи. Зато решительный и деятельный.
Так, ладно. Это просто придурковатый мальчишка. И шоколадная взятка – это, кстати, неплохая идея. Все дети любят сладкое. Анализы крови у него уже брали, так что если чуток повысить пацану уровень сахара в крови, хуже ведь никому от этого не будет, правда?
Дерек выходит в коридор, ловит первую попавшуюся пробегающую мимо медсестру и велит принести ему горячего шоколада. После чего, не слушая бесполезных возражений (уже, кажется, давно пора бы привыкнуть выполнять его приказы молча), спокойно возвращается в палату.
Зря он это сделал, надо было подождать в коридоре.
– А ты правда такой крутой доктор, как делаешь вид? Не, ты не подумай, вид у тебя классный. Во всех отношениях. Просто я не очень доверяю докторам. И акциям у Блотиша, старик явно чевой-то мудрит с ценами накануне. И с докторами тоже никогда ни фига не поймешь. Они говорят тебе, что всё будет в порядке, а потом – раз! И в морг. У вас в морге как, не слишком тесно?
– Не пустует. Хочешь, свожу на экскурсию? Сам убедишься, – вкрадчиво интересуется Дерек.
Пацан реально начинает его бесить. Жаль, что нельзя хорошенько приложить его об стену. Или носом об спинку кровати.
– Приглашаешь меня на свидание в морг? Это круто, чувак! Готичненько так. Свежо. Из живых только ты и я. Приглушенный свет. Много горизонтальных поверхностей. Напряженные от холода соски, вставшие дыбом волоски на яйцах…
– Чудный запах формалина и разлагающихся трупов. За стеночкой рыдают родственники. Под ногами хрустят крошки из обеда практикантов. Сами интерны с любопытством подглядывают в замочную скважину, с азартом делая ставки, на кой ляд нас с тобой в морг принесло. – Дерек мрачно усмехается. – Знаешь, Стайлз, пожалуй, в такой ситуации у меня не встанет.
– Ну, ты же врач, ты должен знать, чем лечить проблемы с потенцией.
– В этом деле я предпочитаю естественные стимуляторы химическим препаратам.
– О, – у Стайлза забавно округляются губы. И прикольно краснеют скулы и почему-то лоб. – Знаешь… гм… один приятель в школе… мы не встречаемся, ничего такого, просто в одной команде по лакроссу… Я говорил, что я в команде по лакроссу? Так вот, этот парень… он сам гей, между прочим… со стажем… и он как-то сказал, что мой рот… что у меня очень симпатичный рот… который идеально подошел бы для минета… – Стилински нервно облизывает губы, невольно привлекая к ним внимание.
И Дерек – тоже невольно, он совсем не хотел, чесслово – вынужден признать, что рот и впрямь… неплох. К тому же это отличный способ заткнуть мальчишку…
– Форма рта тут не главное, здесь важнее практика.
Голос Дерека хрипит. И судя по расширившимся зрачкам пацана, тот успел это подметить.
– Черт, чувак, от твоих слов меня в жар бросает. Знаешь, ты первый парень… я имею в виду красивый… ты правда красивый… и успешный… И ты заигрываешь со мной. Ну, может, мне так просто кажется. Я иногда выдаю желаемое за действительное. Но… кхм-кхм-кхм… Обычно такие парни, как ты, даже не заговаривают с такими придурками, как я… Черт, мне правда жарко!
Дерек, нахмурившись, шагает к кровати. Градусника под рукой нет, и он по старинке прижимается ко лбу пациента губами.
– Вау! Первый поцелуй в моей жизни! И знаешь, пожалуй, я был не прав на счет обжиманий с незнакомцами…
Стайлз почти пополам складывается от нового приступа кашля.
– У тебя температура под 40. – Дерек хватает с прикроватной тумбочки оставленный кем-то из «волчат» стетоскоп. – И в легких полно жидкости. Надо дренировать. – К счастью, именно в этот момент в палату с чашкой «несквика» в руках наконец-то царственно вплывает молоденькая медсестра. – Выбрось эту дрянь, – Дерек невольно срывается на крик, – и бегом тащи 200 мг фуросемида и 2 мг морфина!

– Итак, моя «стая» облажалась, – с наигранной скукой в голосе тянет Дерек, нарочито медленно прохаживаясь вокруг стола, за которым собралась вся команда.
Он вокруг этого стола уже двенадцатый круг наматывает. И всё никак остановиться не может. Он слишком взбешен, чтобы спокойно сидеть на месте. Внутри клокочет красно-черная муть, забивает нос грязной пыльной шерстью разъяренного зверя, отбивая нюх, до рези в глазах.
– Моя «стая» облажалась, – повторяет Дерек. – И не то, чтобы я удивлен. – Он резко замирает на полушаге. А голос падает до полушепота: – Но я реально в бешенстве.
Айзек невольно вжимает голову в плечи. Эрика делает вид, что она вообще не местная, чисто так, мимо пробегала и присела тут посидеть. Она закатывает глаза и показушно фривольно наматывает локон на палец. Вот только руки у нее дрожат. Единственный, кто реально кажется спокойным, так это Бойд. Но Дерек-то знает, что этот чернокожий мальчишка из бедняцкой семьи, выгрызающий себе жизненные блага у судьбы почти что зубами – он слишком амбициозен, слишком перфекционист, слишком мечтает быть лучше и круче всех и вся, чтобы позволить себе спокойно ошибаться. Поэтому и боится сейчас сильнее всех в этой комнате.
Дерек ощущает страх своих «волчат». Как если бы он вправду был зверем. Каким-нибудь большим черным волком. С отличным нюхом. И слухом. О, если бы у него был волчий слух – он верно бы оглох сейчас от гулко грохочущего стука их сердец.
Может, тогда б он и поверил в их раскаяние.
Может, тогда он и не так сильно бесился.
Но скорей всего нет. Потому что бесится-то он как раз не на них. Из-за них, это да. Но не на них. Он до вакуума в легких зол на самого себя.
– Напомни-ка мне, Бойд, что я велел вам всем пару дней назад? Какие планы на выходные я для вас запланировал?
– Провести полную диагностику С.Стилински.
– Точно! – бьет себя ладонью по лбу Дерек. – Вам надо было взять у него какие-то анализы, да? Я, правда, не уточнил какие. Вот я дебил, правда? А вы, наверно, просто гении, так? Взрослые матерые волки. Которые могут иметь в виду приказы своего начальника. И начальника его начальника. Ты, наверно, считаешь себя умнее Питера, да, Бойд? Ты ж у нас «цельный дохтур», а он так… администратор больничный. Вот только иметь в виду прямые приказы этого «администратора» даже я себе не позволяю! – Хейл невольно повышает тон. – И я не желаю, чтобы из-за вас он имел меня!
Дерек в сердцах подскакивает к книжному шкафу, прицельно хватает тяжелую энциклопедию в твердой обложке и, метнувшись назад к столу, замахивается на сидящего с краю Айзека. Тот инстинктивно втягивает голову в плечи – но даже не попытается отстраниться. Дерек знает почему: дядя показывал ему копии полицейских отчетов о семейных «разборках» Лейхи, когда племянник решил взять пацана в «стаю». Вовремя вспомнив о папочкиных методах Айзека, Хейл в последний момент все-таки передумывает – и тяжелая «книжная» оплеуха достается рядом сидящей Эрике.
– Ай! Я же девушка!
– А у нас в больнице нет гендерной дискриминации. И если уж на то пошло, то и тебя, Третья, в нашей больнице на этих выходных не было!
– Я была!
– Тогда почему камеры слежения на входе тебя не зафиксировали, не пояснишь-ка? Ты у нас из группы

профессора Кейна

профессора Кейна (прим. авт.: профессор Себастьян Кейн – главный герой фильма Пола Верховена «Невидимка», ну и, собственно, сам невидимка)? Или ты в наш кабинет на втором этаже через окно залазила? Взбираться, наверно, сложно было, Питер-то у нас на отделке здания не экономит. Пожалуй, местным волкам стоит заменить свои когти твоим маникюром.
– В Калифорнии волков уже лет шестьдесят нету, – робко вставляет Айзек.
– Зато дебилов, возомнивших себя гениями, тут развелось сверх всякой меры. Кстати, – вдруг злорадно ухмыляется Дерек, – как вам мой выбор книги? Нравится?
Айзек с Эрикой нерешительно пожимают плечами. Бойд обреченно молчит, он уже догадался – что Дерек тоже догадываться умеет.
– «Медицинская энциклопедия-справочник практического врача». Замечательная книга. Это я том смысле, что захожу я сегодня утром в кабинет и вижу: торчит эта милая книжонка, полусвесившись с полки. А ведь я точно помню, что в пятницу, когда последним уходил из кабинета, все книги стояли на полках ровными рядочками.
– Перфекционист чертов, – бурчит под нос Эрика.
Дерек предпочитает сделать вид, что не расслышал. У него и без того поводов для смертоубийства хватает.
– А тут вдруг справочник торчит, – продолжает он как ни в чем не бывало. – Выходит, «волчата» мои вместо того, чтоб диагностику у юного Стилински проводить, книжки тут сидели читали? Не-е-ет, освежить в памяти азы – это никогда не лишнее, я ж не спорю. Вот только, как это вы всё успели: и книжки почитать, и анализы все переделать? Причем сколько анализов-то! Даже Питер в восхищении. И это он еще от восторга не сообразил сразу, что некоторые из этих анализов ждать приходиться по несколько дней. А вы их за двое суток переделать все умудрились. Может, я и впрямь дебил, а вы у нас гении? – И больше уже не сдерживаясь рявкает во всю мощь легких: – А, может, просто зарвавшиеся щенки, вздумавшие подсунуть мне конспекты вместо анализов?!
На этот раз голову в плечи втягивают все, даже показушно невозмутимый Бойд.
– Вы, мать вашу, совсем охерели?!
– Да все знают, что он здоров, как помесь вертлявой макаки с болтливым попугаем, – всё же решается подать голос Бойд. – Вся больница в курсе, что твой дядя просто выпендривается перед медсестричкой из терапии, с которой у него шуры-муры. Эта… как там ее… ну, успокоительное… Мелисса! К ней еще сын постоянно бегает. Этот Стилински, кстати, тоже был пару раз, я видел его на посту. Здоровый пацан. Еще всех нас переживет.
– Что он вас переживет – так это даже не вопрос. А что «все знают, что он здоров» – так тут небольшое недоразумение вышло. Вот сам Стилински, к примеру, не в курсе, что он у нас здоровый. Кажется, вы забыли сообщить ему об этом, пока переписывали основные положения справочника. Наверно, поэтому он и валяется сейчас в своей палате с температурой 39,5. Не потому что вы запустили течение болезни – а потому что он просто не в курсе, что здоров.
– Как с температурой? – Айзек не только голову из плеч вытягивает, он, кажется, даже приподымается в кресле.
– Ну вот так – с температурой. Или что, этот симптом в справочнике не описан? А вы на букву «Т» не смотрели? Может, пропустили случайно?
– Тогда выходит… Так он что, правда болен?
– О Господи, хвала тебе за этот миг просветления! – с нескрываемым сарказмом восклицает Дерек, вскидывая руки в гору. – Оказывается, у нас в больнице лежат больные люди, ну вы только подумайте! Вот только они у нас третьи сутки лежат без лечения. А лечение я назначить не могу, потому что у меня спустя два дня в стационаре, до сих пор ни одного анализа на руках! И раз уж вы у меня такие гении – то, может, предложите, от чего мне его лечить? Потому что если он загнется, пока вы ему повторные анализы делаете… здесь дело даже не в дяде… не в судебных исках… Да я вас просто на части порублю и во дворе прикопаю, ясно?!
– Мы б никогда…
– Дерек, слушай…
– Шеф, всё будет…
– Молчать! Мне плевать на ваши отговорки. Мне плевать на дядины указки. Мне плевать кто что думает обо мне в этой больнице. Но мне не плевать на моих пациентов. Я дал вам прямой приказ. Сейчас вы встанете и пойдете его выполнять. Будем считать, что Стилински доставили в больницу только сегодня. И теперь у нас на один симптом больше: к потере сознания добавилась температура. Наиболее вероятный диагноз – инфекция. И наша задача определить какая. Потому что без проведенных анализов… мать же вашу!.. это может быть что угодно. Золотистый стафилококк, туберкулез, стронгилоидоз, – Дерек заставляет себя прервать перечисление и до боли стискивает кулаки. Делает глубокий вдох и продолжает: – Вы пойдете и составите мне подробную историю болезни, подробнейший анамнез из всех, какие вы только составляли в своей жизни. И на этот раз вы сделаете всё как надо.
«Волчата» шустро вскакивают с мест и кидаются к двери – где их и останавливает голос Дерека:
– И последнее. – «Волчата» замирают. Голос Хейла почти спокоен, когда он выносит приговор: – Я сказал, что мы сделаем вид, что Стилински доставили в больницу только сегодня. Потому что мальчишка, возможно, при смерти, а, значит, каждая минута на счету – и мне некогда искать другую команду. Но когда всё закончится… закончится хорошо, потому что оно просто обязано закончится хорошо – вот тогда мы снова сядем за этим столом и определимся наконец, какого хера вы решили, что уже доросли до принятия самостоятельных решений типа игнорирования указаний моего дяди, продублированных к тому же мною. Но сейчас мы не будем об этом думать! – снова повышает голос Дерек. – Сейчас мы будем думать только о пациенте! Ясно? Я спросил: ясно?!
– Да…
– Конечно…
– О чем речь, шеф…
– Тогда какого черта вы до сих пор мнетесь в дверях, а не бежите в лабораторию?

Дерек не соврал: он не хочет думать о том, какого черта его «стая» ослушалась приказа. Ему действительно лучше бы подумать о диагнозе. Но что толку думать о диагнозе, когда у тебя ни одного анализа на руках? И это, кстати, снова возвращает его к проступку «стаи».
Это как… предательство, понимаете? Он был уверен, что может им доверять. В таких случаях говорят: да даже собственную жизнь. В его случае всё еще серьезней: он им не свою – он им чужие жизни доверял! Потому что свое – это свое. Со своей жизнью ты можешь делать что хочешь. Некоторые вон вены режут – и кто им что за это сделает? За самоубийство даже

не везде сажают

не везде сажают [прим. авт.: попытки самоубийства рассматриваются как правонарушение в 9-ти штатах США: Алабама, Кентукки, Нью-Джерси, Северная и Южная Каролина, Северная и Южная Дакота, Оклахома, Вашингтон], а вот за убийство положен срок.
К тому же у Дерека на совести итак слишком много народу. Слишком много жизней, за которые ему не расплатиться. Которые никогда не отмолить. Которые он при любом раскладе никогда себе не простит: потому что просто не у кого больше просить прощения.
А теперь его «стая» пытается на него еще и Стилински повесить.
Стайлза.
Дерек прикрывает глаза. И позволяет себе… всего на минутку… обычно он никогда не думает о пациентах… так… Но у Стайлза правда красивый рот. И глаза охренительные. И сам он – такой худой и нескладный – чем-то завораживает Дерека. Дерек даже догадывается чем.
Жаждой жизни.
Эта жажда в каждом его взгляде. В каждом нервном движении рук. В каждом судорожном вздохе. А больше всего – в словах. Их много. Они накатывают друг на друга. Рокочут и тарахтят, как галька в прибое. И в их интонации пробивается: жить! жить! жить!
Дерек со школы терпеть не может ботанов.
Но с тех пор как в его жизни появился вопрос «почему не он» – Хейл почти преклоняется перед людьми, которые этот вопрос себе однозначно не задают. Он им немного завидует – но даже не думает оспаривать их право на веру, на эту уверенность и твердую убежденность, что жить – не просто их привилегия или даже судьбой дарованное право… Это просто стиль жизни такой – просто жить. Жить – просто потому что они хотят.
Стилински хочет.
И Дерек тоже хочет – чтобы он жил.
А почему бы и нет? Он ведь еще такой мальчишка. Ботан, конечно, Хейл досадливо морщится. Ну и черт с этим! Зато рот же классный, усмехается он. Встреться они где-нибудь на дискотеке… определенного толка – интересно, у сына шерифа есть поддельные права? – пожалуй, Дерек угостил бы его выпивкой. Хм, безалкогольной.
Чем бы еще он угостил Стайлза Стилински Дерек придумать не успевает – в двери робко заглядывает кудрявая голова Айзека. И Хейл мысленно готовится к новой порции дерьма: с плохими вестями «волчата» всегда посылают Айзека, как самого «бедного и несчастного», зная, что у Дерека на него рука не подымается.
– Дерек… тут такое дело…
– Коротко и по существу.
– Стилински пропал.

Дерек даже не спрашивает, где «волчата» успели поискать пропажу, он не сомневается, что эта троица уже перерыла всю больницу. И судя по тому, что его дядя до сих пор не в курсе (раз всё еще не прибежал к нему, брюзжа слюной), они хоть это умудрились сделать сравнительно профессионально.
Но Стилински они не нашли.
Куда мог деться шестнадцатилетний мальчишка с температурой под 40 и чрезмерной любовью к болтовне? Может, очередного доктора Секси где-нибудь сейчас кадрит?
Дерек замирает на полушаге. Да ну… Но вдруг? Чем черт не шутит? Стоит всё же проверить. И он решительно направляется в морг.

– Я был прав: здесь холодно.
Дерек удивленно замирает: у пацана что, глаза на затылке? Это новый симптом такой?
Стайлз оглядывается и пытается улыбнуться.
– Не хмурься так, морщины будут.
– У тебя хороший слух, раз ты меня услышал.
– Мой слух ни при чем, я заметил твое отражение в дверце холодильника.
– И разглядел, что это именно я?
Стайлз тихо хихикает. Вполне по-ботански, и Дерек ждет приступа праведного раздражения – но вместо этого это хихиканье его… забавляет?
– Я тебя сердцем почувствовал.
– А здешний могильный холод ты своими босыми ногами еще не чувствуешь?
– А я тебя как раз и ждал, чтобы ты меня согрел.
– Не мог подождать в своей палате? Я же четко сказал, что морг меня не вставляет.
Стайлз снова отворачивается и зябко обхватывает себя руками.
– Да я тут местечко себе присматривал.
– Не рановато ли?
Кажется, Стайлз его даже не слышит, продолжает, как ни в чем не бывало:
– В последний раз я был в морге, когда умерла мама. Но дальше приемной меня тогда не пустили.
– Тебе и сейчас дальше приемной делать не фиг.
– Ей, наверно, было очень холодно здесь.
– Если она была здесь – то ей было уже всё равно. Это я тебе как врач заявляю.
Стайлз вдруг разворачивается, резко и стремительно, впивается в Дерека лихорадочным взглядом.
– Ты ведь меня вылечишь, да?
– Разумеется. Иначе дядя мне и следующие выходные испоганит, читая лекции о похеренных мной показателях.
– Значит, я не умру?
– Нет.
– Потому что ты крут и круче только яйца, а, значит, я в надежных руках и мне не о чем волноваться?
– Ага.
– И потому что у меня симпатичный рот, который идеально подошел бы для минета?
На этот раз Дерек не отвечает.
– Просто ты с моих губ глаз не сводишь.
– Ты тоже пялишься.
Стайлз нервно переступает с ноги на ногу, трет пятку о лодыжку, пытаясь хоть немного ее согреть.
– Знаешь, здесь правду холодные полы.
– Горизонтальные поверхности не теплее. Хочешь вернуться в палату?
Стайлз судорожно мотает головой:
– Неа. Там счаз отец придет. Снова будет смотреть этим своим взглядом. Не хочу, чтоб он смотрел. Лучше б он не приходил вообще. Но тогда б он пил дома. Он у меня не пьяница, ты не подумай. Но если за ним не присматривать… К тому же ему очень тяжело сейчас. У нас мама точно также… врачи сначала долго ничего не говорили – а потом раз – и сразу экскурсия в морг. Так что я отца могу понять. Но все равно не хочу… ни чтоб смотрел, ни чтоб пил там без меня. Лучше я померзну здесь и поболтаю с тобой о минетах. – Мальчишка снова пытается улыбнуться: – Тем более что когда еще мне выпадет такой шанс, поболтать с таким чуваком как ты о минетах?
Самое хреновое в сложившейся ситуации, что Дерек Стайлза отлично понимает: он бы и сам предпочел мерзнуть в морге, лишь бы не иметь дело с обеспокоенными по его вине родственничками. Но морг – реально не место для пациента с не установленным до сих пор диагнозом. С другой стороны – не тащить же его волоком? Тем более что пацан он хоть и худой, но судя по всему юркий, вертлявый… Да и вообще, не дай бог Дерек ему повредит чего ненароком. Но ведь надо как-то вернуть его в палату.
Или не надо…
– Если не хочешь в палату, то и фиг с нею. Я знаю другое место, где можно весело провести время.
Стайлз нервно сглатывает и пытается разглядеть в выражении лица Дерека насмешку или как-нибудь иначе определить подвох.
Но Дерек честен как никогда.
– Извини, малыш, просто я не любитель разговаривать о минетах. Я предпочитаю ими заниматься.
Стайлз осторожно, не сводя с Дерека сомневающегося взгляда, делает шаг вперед. Еще один. Другой. Слегка подволакивает левую ногу. Поджимает пальцы от холода. Дэнни, бывший приятель Дерека, вот также пальцы поджимал за пару секунд до оргазма. Но это, наверно, не лучшее сравнение, так ведь?
Наконец мальчишка замирает рядом. Пару секунд пялится в пол под ногами, до синевы прикусив губу, и резко подымает взгляд.
– Я не умею. Я даже целоваться не умею. Если ты вдруг меня не вылечишь, я так и умру нецелованным девственником. У меня даже на могиле напишут…
Хватит! Дереку надоело слушать этот температурный бред. У него конец квартала на носу, и он не собирается позволить какому-то Стилински испоганить себе все показатели, похерив доброму доктору Хейлу квартальную премию. Да и вообще, подобное неверие в его профессиональные качества просто оскорбительно! Так что пусть даже не заикается о возможном летальном исходе… Пусть лучше молчит…
Приоткроет рот… свой охренительный рот… впустит внутрь его язык… вцепиться пальцами ему в плечи покрепче…
…и молчит.
Дерек на секунду отрывается от пацана – перевести дыхание – попытаться включить назад мозги – и ни фига не успевает.
Потому что на этот раз его целует Стайлз.
Неумело. Несуразно. И даже наивно.
Но у него такие мягкие губы. А у Дерека второй месяц не было секса, он даже предупреждал на этот счет дядю… ну, кажется… да черт с ним! Лучше Хейл снова возьмет инициативу в свои руки, а то у пацана не хрена не выходит. Ну ладно, что-то выходит. Просто недостаточно быстро. Недостаточно умело и ловко. А у Дерека второй месяц не было секса, он же вам уже говорил! А к тому же этот пацан, кажется, ему действительно…
– Стоп! Притормозили.
Пацан загнанно дышит. Дерек тоже не образец спокойствия. Но успокоиться надо. Попробуем сделать это в стиле компромисса…
На этот раз дереков язык облизывает верхнюю губу Стайлза медленно, не цапая диким зверем, а ластясь домашним любимцем. Затем язык спускается к нижней губе. Дерек слегка прикусывает ее. Мечтая и не решаясь прокусить до крови. Попробовать на вкус. Пометить. Отметить как свое. Хм, своего пациента, да. Это терапия такая. А что такого?
– У меня коленки дрожат. – И голос тоже. – И в затылке такая тяжесть, Дерек.
– Это у тебя опять температура растет.
– Это у меня в штанах кое-что растет, – нервно хихикает Стилински. – Может, пора переместиться в «место, где можно весело провести время»?
Точно. Стайлз прав. Он даже не представляет насколько. Дерек ведь закрутил всё это, чтоб показать пацану «место, где можно весело провести время».
– Точно. Идем.
И Хейл сам не знает, откуда в его голосе взялись нотки сожаления.
Он разворачивается, на ощупь хватает Стайлза за руку и решительно тащит за собою. Ни о каком сопротивлении тут не идет и речи, дамы и господа. Полное и добровольное согласие пациента с прописанным лечением. Стопроцентная готовность следовать всем рекомендациям.
На лестнице Стайлз пару раз спотыкается. Успевает приложиться плечом о дверной косяк (ничего, Эрика сделает потом йодовую «сеточку»). Из-за свежевымытого пола чуть не садится на шпагат. Но даже не думает жаловаться. Просто пытается поспеть за Дереком. И молчит.
– Ты же любишь поболтать, – не выдерживает Хейл.
– Когда нервничаю.
– А сейчас, значит, нет?
– Я тебе доверяю.
Дерек затаскивает пацана за очередной угол и наконец останавливается. Пришли. Он толкает мальчишку спиной к двери. Одной рукой упираясь в дверной косяк, нависает сверху.
– Это хорошо, что доверяешь. Правильно делаешь. – Дерек склоняется ниже. Его губы замирают в паре сантиметров ото рта Стайлза. Жадно приоткрытого в это мгновение. Через который прорывается взбудораженное, возбужденное, дыхание. – Поэтому я и постараюсь оправдать это доверие.
Второй рукой Дерек скользит по бедру мальчишки – и нащупывает дверную ручку. А в следующую секунду Стайлз, лишившись опоры под спиной, падает в комнату, прямо на «пятую точку».
«Волчата», до этого занятый кто чем, все дружно разворачиваются на шум.
– Держите вашу пропажу. А мне наконец-то дайте мои анализы.

Продолжение в комментариях